Здравствуй, воспаление легких. Нежданно-негаданно, как говорится, на ровном месте мы встретились. Здравствуйте, все минусы и плюсы условно бесплатной медицины – мемуары писать можно. И состояния, через которые пришлось пройти, – никаких наркотиков не надо, картинки перед глазами столь веселые пробегали, что порой я опасался за свой рассудок… Но лучше обо всем по порядку.

Сейчас жду знакомого священника. Нет, не для исповеди, а для кое-чего другого. В последние выходные августа я исколесил более тысячи километров по Ярославской области в поисках заброшенных церквей вместе с товарищем, с коим уже не раз катались по различным заброшкам.

Материал нашли уникальный, от чего моя нелюбовь к РПЦ еще больше усилилась – храмы с такими красивыми росписями, что глаз не оторвешь, стоят заброшенные и разграбленные с советского времени и разваливаются, потому что никто их восстанавливать не собирается. Сам я проинтепретировать полученный материал не в состоянии, так как в церковной живописи несведущ абсолютно, поэтому и жду священника…

Далеко не самая красивая и хорошо сохранившаяся роспись, но зацепило…

Первый пневмонический звоночек прозвучал в воскресенье, когда, налазившись с фотокамерой по прогнившим несущим бревнам под крышей одной из заброшенных церквей, я весь в птичьем помете, кирпичной пыли и прочих опилках выбрался наружу и внезапно закашлялся. Кашель обильный, и у мокроты очень странный привкус. Это было удивительно, так как до этого кашля не было вообще, и откуда вдруг такой приступ, непонятно. Ну, откашлялся и забыл об этом.

Олег – olegario, надев на палку с гвоздем фотокамеру, подает мне ее на верхотуру. С камерой залезть наверх по прогнившему полу второго этажа нереально — пришлось проделать несколько акробатических этюдов. На заднем плане второго этажа видна потолочная роспись

В понедельник пошел на работу, как ни в чем не бывало, но где-то к середине дня голова потяжелела. По возвращении домой было ощущение, будто по мне промаршировала рота солдат. Температура 38,5. На следующий день вызвал врача и работал из дома. Врач пришла только вечером. Рассказал ей про странный кашель и про то, что двумя неделями ранее мой брат переболел воспалением легких (но у него все понятно, он был в походе, здорово промерз несколько раз и приехал уже больной).

Померили температуру – все те же 38,5. «Завтра придешь с утра на прием, мочу на анализ и сделаем флюорографию», – сказала врач и ушла. К ночи температура поднялась до 40. Однако утром снова было 38,5, и чувствовал я себя более-менее. Поэтому и решил пойти в поликлинику. Это была серьезная ошибка.

***

У врача я сидел в 9.30 утра, а флюорография, как оказалось, начинала работать только с 11.00. Узнав, что у меня ночью было 40, врач отправилась со мной в рентгенологический кабинет, чтобы сделать вместо флюорографии рентген легких. Здесь началось веселье в духе «совка». «Нечего рентгенолога тревожить раньше времени, он тоже в одиннадцать работу начинает, пусть юноша сидит и ждет как все. У всех температура. К тому же у него талона нет», – сказала заведующая, как я понял, рентгенологическим сектором. После получаса беготни врач все же смогла выбить мне внеочередной талон на рентген, а я смог уговорить рентгенолога сделать мне снимок немедленно.

«Сидите, ждите, снимок сейчас проявится, потом вам напишут результат, и пойдете к врачу», – сказала рентгенолог. Я сел на стул рядом с какой-то старушкой и молодым человеком. Внезапно оказалось, что не получается вздохнуть, и свет начал меркнуть.

Потеряв сознание, я, видимо, упал со стула лицом вперед, так как очки оказались здорово погнуты, их потом пришлось выпрямлять. Хорошо, что линзы не из стекла, а из пластика. Кто подобрал очки, спрятал в карман куртки и застегнул на молнию, не знаю.

В сознание я пришел от того, что кто-то из врачей тер мне виски спиртом, потом в нос сунули нашатырь, и тут я дернулся так, что кому-то въехал ногой. Начались судороги конечностей. Я лежал и пытался понять, что происходит. Судороги были не такие, как в Пакистане – гораздо слабее и по ощущениям не те. Как выяснилось потом, это вполне закономерное явление при высокой температуре и сильной интоксикации. Однако я, насколько мог, объяснил собравшимся поликлиническим врачам пакистанскую ситуацию с острой потерей кальция. Они колебаться не стали и вызвали «скорую».

К тому времени как приехала «неотложка», или как ее называют в народе, «скоропостижка», судороги кончились. Дальнейшее я помню только урывками, так как где-то в течение часа после потери сознания состояние было пограничное – я то всплывал, то снова погружался в небытие.

***

Помню, как не могли найти людей, чтобы спустить меня по лестнице и засунуть в «скорую». Велись долгие препирательства с охранником поликлиники, который наотрез отказался помогать и просто ушел. Пришедший главврач позвонил охраннику по телефону и сказал ему что-то такое, что тот в момент материализовался обратно. Также на помощь позвали пару таджиков, которые делали ремонт в поликлинике.

Проблема в том, что по лестницам носилки спускать невозможно, а рентгенологический кабинет располагается на самом последнем этаже здания. Меня положили на какую-то дерюгу с петлями по краям. За эти петли и несли. В полузабытьи в мозгу отпечаталась фраза врача: «Что ж мы его вперед ногами несем, надо развернуть».

По невыясненным причинам «скорая» отвезла мое бренное тело в неврологическую больницу, хотя, руководствуясь рассказом про пакистанские судороги от недостатка кальция, они должны были везти меня куда угодно, но только не в неврологию.

В больнице принимающий врач – молодая девочка со взглядом хирурга задалась тем же вопросом: «А какого они к нам тебя привезли?» Вид ее был настолько строгий, что я съежился на каталке. Решение было принято быстро. «Сейчас тебя посмотрят наши врачи, сделают рентген легких (про поликлинический рентген все забыли), если ничего не найдут, я тебя выпишу лечиться домой».

Рентген ничего не показал, врачи ничего не нашли. Из больницы через два часа меня забрал отец. Эти два часа я лежал в пустой палате с открытой в коридор дверью и мог, таким образом, наблюдать за больничной жизнью. Жизнь била ключом.

***

В один момент в коридоре раздался страшный грохот, и громкий скрипучий старческий голос многоэтажным матом покрыл всю больницу, врачей всех вместе и по отдельности, и в особенности того, кто осмелился потревожить старческий покой. В наступившей затем тишине послышался спокойный голос доктора: «Спокойно, он опять отключился».

Больница эта устроена так, что общие двери ведут из коридора в предбанник, откуда можно пройти в три палаты. В этот предбанник и вкатили инвалидную коляску с потерявшим сознание буйным старцем. Его седая голова склонилась на бок, изо рта свисала нитка слюны, и одет он был весьма странно: видавшие виды тренировочные штаны, драные тапки и пиджак с орденскими планками. Сестра ввезла коляску в соседнюю палату, следом появились два санитара. Было слышно, как перекладывают тело на кровать. Потом пришел врач, и старик опять ожил.

Врач громким голосом, почти крича – старик был туговат на ухо, – спрашивал:
– Как вас зовут? Помните свое имя?
Старик:
– А?
Врач:
– Как вас зовут, помните?
Старик, четко и громко, но по-старчески чеканя слова, произнес с достоинством:
– А л е к с а н д р П е т р о в и ч.
– Фамилия?
– Га?
– Фамилию помните?
– Рябых! – гулко разнеслось по больничному коридору.
– Судороги когда начались?
– Га?
– Судороги были сегодня?
– Да! – старик не говорил, а выкрикивал слова, но как-то механически, голос его был полностью лишен эмоций.
– Что пили с утра?
– А?
– Алкоголь какой с утра пили?
И тут голос старика неожиданно потеплел, и он ласково нараспев произнес:
– В о д о ч к у…

После этого старец впал в прострацию, и дальнейшие вопросы врача безрезультатно отдавались эхом в притихшем коридоре.

***

По возвращении домой начался недельный ад, который вспоминаю с содроганием. Днем температура стабильно была 39,5, ночью 40. Заснуть удавалось только вечером, сбив температуру медикаментами. Но опускалась она на два-три часа и только до 38,5. За это время я успевал заснуть. И никакого кашля! Кашель – несильный и сухой, без мокроты, начался только на третий день пребывания дома. Все это время моя мама отпаивала меня настоями трав, медом и проч.

Когда брат заболел пневмонией, она отказалась его госпитализировать и лечила сама – все теми же травами и прочими немедикаментозными вещами. И вылечила. Рентген легких, который брату сделали по истечении месяца, показал уже заканчивающееся воспаление легких. У меня же, как мы думали, какой-то вирус.

Сдали биохимию крови и серологический анализ – «Инвитро» на дом выезжает, по результатам стало очевидно, что есть какое-то воспаление, и здорово упал уровень кальция. Впрочем, это не удивительно – кальций при температуре расходуется очень сильно.

Тем временем мне стабильно становилось хуже. Выяснилась одна особенность, про которую я забыл, так как последний раз высокая температура была лет пятнадцать назад. Мой организм не переносит 39 и 40 градусов собственной температуры. Любая физическая активность – даже попытка просто встать с кровати и дойти до туалета, заканчивалась потерей сознания.

За эту неделю в обмороках я навалялся столько, что сбился со счета.

***

В один прекрасный момент началось нечто вроде делирия, возможно из-за скачков температуры, а может, из-за интоксикации. Очередным мучительным вечером я принял парацетамол, чтобы заснуть, но ничего не получилось. Сначала, как обычно при резком понижении температуры, прошиб пот. Я обтерся полотенцем, для чего пришлось встать, и вот тут-то все и началось.

Комната вдруг стала абсолютно мертвой и неподвижной. Ни звука снаружи, полная тишина. Но эта «мертвость» и неподвижность были притворством, я чувствовал, что стены и потолок как бы затаились и скоро начнут сходиться, сжиматься. Что-то произошло со зрением – я будто смотрел на окружающее через широкоугольный объектив – стоило повернуть голову, и пропорции комнаты искажались. Свет резал глаза. Я сделал шаг – нога была, как у Алисы в Стране чудес, где-то далеко и словно бы резиновая.

Выключив свет, я упал в кровать и закрыл глаза, чтобы не видеть окружающее своим широкоугольником. Но тут навалился страх – все та же тишина и затаившиеся стены, пока я не мог их видеть, совершенно очевидно сдвигались и подбирались все ближе… Я задыхался от этой тесноты, дышать становилось все труднее, и начался очередной приступ кашля…

***

Вскоре кашель усилился, и появились боли в груди. Мы вызвали нашего хорошего знакомого – главного терапевта одной из подмосковных больниц. Лучше всего обращаться именно к ним. Терапевты в состоянии смотреть на болезнь и на человека системно, в отличие от узких специалистов, а клинический опыт в больнице такой, что ого-го.

Этот терапевт, в общем-то, меня и спас, наверное. Он приехал, простучал легкие, прослушал их и сказал: «Правое легкое не прослушивается, вызывайте «скорую». И уехал, так как ему еще предстояло добираться домой в вечерний час пик. С госпитализацией возникли проблемы. Моя мама живет в Подмосковье, в Красногорском районе. Собственно, у нее я все эту неделю и лежал. Местные «скорые» отвозят пациентов только в КГБ – Красногорскую городскую больницу, в крайнем случае, если нет мест, везут в военный госпиталь.

КГБ – это, при всем уважении к врачам, жуткий клоповник. Надо было госпитализироваться только в Москву. Таким образом, мы узнали про сервис платной скорой помощи. За деньги они приедут, куда хочешь, и отвезут в московскую больницу. И – вот что значит опыт больничного терапевта – врачи «скорой» воспаления легких обнаружить не смогли. Я вообще усомнился в их квалификации. Когда удалось одеться (лежа), врач посмотрел на меня и сказал: «ну, ты, парень сам до машины дойдешь». Я объяснил, что стоять не могу, не то что идти, и что даже в ванную родные таскали меня волоком, положив на одеяло.

Убедить врача не удалось. Требовались доказательства. Я встал. Через несколько секунд перед глазами все поплыло. Проваливаясь в темноту, я услышал фразу: «пошли за носилками». В «скорой» в задницу вкололи что-то жаропонижающее, и вновь, видимо, из-за резкого снижения температуры, я впал в прострацию. При этом мозг работал четко, дорога через Красногорск и далее по Волоколамке до МКАД мне знакома очень хорошо – сколько раз на велосипеде ездил. «Вот сейчас будет светофор и поворот налево, и мы выезжаем из Красногорска. На светофоре почти всегда пробка, даже ночью, наверное, сейчас они включат крякалку…» Но водитель церемониться не стал и расчистил себе путь сиреной.

В больнице меня посадили на кресло-каталку и отвезли в приемный покой, где пришлось ждать в очереди – поток больных, несмотря на полпервого ночи, не иссякал. Принимала дежурная женщина-врач, которая, получив мое дело, с досадой сказала: «Сговорились, что ли? Уже седьмого за сегодняшний вечер привозят с пневмонией».

Удивительно, как мозг может нормально работать и все помнить, когда находишься в прострации, и слабость такая, что пальцем не пошевелить! Я сидел в каталке, голова склонилась вперед, и точно помню, что не было сил даже перевести глаза, я смотрел на кафельные плитки пола и считал в них трещины, при этом четко отвечая врачу на вопросы как зовут, сколько лет, где работаю и т.д.

Дежурный врач также не диагностировала воспаления. Подозрение на пневмонию – да, но не более того. Ночь в палате прошла практически мимо сознания, я только запомнил, что коек было пять, но лежало нас там трое.

***

К счастью, лечащий врач в больнице и по совместительству заведующий терапевтическим отделением оказался настоящим профессионалом. Поразило только то, что от него здорово несло алкоголем – во время утреннего обхода он задавал вопросы, и водочное амбре долетало с каждым словом. Как оказалось впоследствии, он вообще практически не просыхает, но дело свое знает, как пять пальцев. Возможно, многолетняя практика сильно сказывается на нервах, и без «анестезии» трудно. Номер больницы не назову специально, не хочется этого классного дядьку под монастырь подводить.

Он осмотрел меня, простукал, прослушал, поглядел, что написано в больничной карте, и пробормотал под нос: «Какой идиот принимал тебя ночью? Какое подозрение на пневмонию? У тебя она минимум неделю уже, а скорее всего дней десять. Почему раньше не диагностировали?»

Я объяснил, что мне делали в поликлинике и в предыдущей больнице рентген легких, который ничего не показал. «Ну, и болваны. На ранней стадии воспаление не покажет ни флюорография, ни рентген, а вот если сделать КТ (компьютерную томографию) легких, все будет тут как тут».

***

Больница – это жутко. Это вечный запах то ли лизола, то ли хлорки, которой моют полы. Днем выписался больной из моей палаты – молодой парень, все время ходивший голым по пояс и в ботинках на босу ногу. Уборщица, менявшая белье на его кровати, ругалась, на чем свет стоит: «Как можно было так все загадить! Он ведь даже спал в ботинках!» Врач потом рассказал, что в больницу привозят много бомжей – они тоже люди, им тоже надо оказывать помощь. Когда такой больной выздоравливает, его выписывают просто на улицу.

Сами врачи и медсестры серьезно блеют по несколько раз в год – от различной заразы никакой лизол и хлорка не спасают.

***

Состояние мое было очень хреновое. Уровень мокроты при кашле был такой, что, казалось, ее можно из легких выгребать лопатой. При дыхании правое легко хрипело на разные лады, как органные трубы. Состояние прострации было уже стабильным и прочным – когда в палату вошел отец, я его не сразу узнал. Нужен был мощный антибиотик, но надо его было подобрать – чтобы подействовал и чтобы последствия были минимальными. В больнице такие антибиотики отсутствовали. Врач написал отцу несколько названий, влез в Интернет и нашел ближайшие аптеки, где они продавались. Отец поехал и купил антибиотик для внутривенных вливаний и в виде таблеток – мою задницу пощадили, обошлись почти без уколов.

Я пришел в себя от того, что в вену водили иглу. В стойке для капельницы стоял пузырь с прозрачной жидкостью ярко-гнойного цвета. Вскоре в бутылке радостно стал пузыриться воздух. Через час после первого вливания температура понизилась до 36,6 впервые за восемь дней. Врач угадал с антибиотиком. Авелокс. Вливали его три дня, потом перевели на таблетки. Но эта дрянь оказалась настолько мощной, что голова у меня гудела, как колокол, полностью изменился вкус пищи, а простую воду я пил с отвращением, потому что она была вкуса манной каши.

Когда кризис миновал, врач отказался меня выписывать из-за тяжелого течения болезни. «Отлежишь все 24 дня, которые по закону может держать тебя больница». Единственную поблажку он дал спустя неделю нормальной температуры. «Так и быть, я отпущу тебя домой. Но! Исключительно постельный режим, уход, обильная еда и питье. Отзвон мне с рапортом о состоянии каждый второй день. Если температура поднимется выше 37, можешь звонить хоть ночью. И помни – антибиотик убил не только твою пневмонию, но и иммунитет, поэтому никаких лишних контактов – сядет какая-нибудь зараза, или начнется рецидив, неделей температуры уже не отделаешься».

***

Итоги этого веселья. Выставка моих фото по Пакистану прошла без меня. Я похудел на шесть килограммов и до сих пор слаб настолько, что устаю, пройдя 40-50 шагов. Этот текст я писал два дня, хотя обычно хватает двух часов со всем оформлением. Воспаление легочной ткани пройдет полностью лишь через шесть недель после нормализации температуры. Полное восстановление – в течение трех месяцев. Так что моя осенняя поездка в Гималаи накрылась медным тазом. Ну, и так далее и тому подобное.

А в остальном, прекрасная маркиза…

8 комментариев

Оставьте комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *