Есть люди, которые настолько одиноки, что разговаривают вслух сами с собой. Не знаю, одиночество или нет, но внутри меня всегда идет диалог, иногда даже «триалог». Эти голоса, мои голоса, где-то подспудно существуют постоянным фоном и умолкают только в определенные моменты. Многие разговоры помнятся дословно в течение долгого времени. Ну еще бы! Когда еще можно побеседовать на любые темы с умным человеком? :)

В трудные моменты, когда, например, страшно или неуютно, или одиноко, диалог перестает быть фоном – я порою вытаскиваю его на передний план. И он все равно живет сам по себе, не мешая адекватно реагировать на окружающее.

Так было и на перевале… Здесь ты один (даже если идешь в компании), потому что возмущаешь пространство, торча как иголка между черным космосом сверху и безумной белизной снизу.

Поэтому далее фото с перевала, три видео оттуда же, немного описания и обрывки диалогов и монологов (даны курсивом, нецензурщину и слишком личные мысли старался опускать).

1.

Встали в пять утра и практически сразу же начали подниматься. Майла сказал, нужно успеть перейти перевал, пока не задул ветер.
Было темно, холодно, от гор вокруг веяло не покоем – смертью.

2.

Тропа вьется по склону змейкой, и потому идешь долго и поднимаешься медленно. Да еще и останавливаешься перевести дыхание все время.
Солнце – жизнь – это точно! Едва появилось, как горы просто зажгло.

3.

– Какое странное ощущение: страх и одновременно азарт. О чем думаешь?
– Думаю, что выгляжу как радостный идиот со все время открытым ртом.

4.

Спустя некоторое время солнце и мы поднимаемся выше и наконец встречаемся.

5. Выходим в свет. Следом за нами еще несколько туристов

6.

Пятна снега встречаются чаще и становятся больше. Все поверхности, обращенные на запад, покрыты льдом. Внизу тихо, а здесь солнце и ветер. Огибаем горный массив, впереди появляются домики. Это так называемая верхний дагерь – High Camp, который открыт только в сезон, когда снега не так много.
Удивительно, до домов рукой подать, но идем к ним минут двадцать. Непонятно: ноги идут нормально, а воздуха нет – через легкие прокачивается что-то холодно-бесполезное, сердце колотится все сильнее, и приходится останавливаться. Настя во время остановок теперь садится на землю, и это, честно говоря, пугает. Но она сидит, потом встает и идет дальше. Молодец!

Ноги жжет холодом, но как только выходим на солнце, сразу теплеет. Однако все же слишком холодно, решаю, как дойдем до домиков, надеть носки под сандалии.

Заходим в лодж. Внутри все ходят в куртках, но здесь нет ветра и можно купить печенье. Покупаю три пачки, заказываем чай. Неожиданно появляется аппетит, и я уминаю пачки полторы. Это ошибка. Напрасно не внял совету бывалых людей: не есть ничего, когда идешь в перевал.

– Меня сейчас стошнит! Что происходит? Никогда так не было – нет спазмов, ничего, просто желудок освободится от пищи так же легко, как если бы я чихнул. Как это называется?
– Это называется стошнить – ни за что не стошнит, а вот сблевать – сблюю. В общем, быть тебе римским патрицием.

Судорожно встаю и начинаю глубоко дышать, благо за последние несколько дней здесь богатый опыт накопился, заодно прикидываю, куда бы выбраться, чтобы, не привлекая внимания, совершить, пользуясь гениальным термином военных, экстракцию. Однако глубокие вдохи делают свое дело – желудок успокаивается.
Лезу в рюкзак, нахожу носки, надеваю. Настя говорит что-то вроде «наконец-то».

– Ну что, пойдем?
– Да, только страшновато. Не люблю я быть не в своей тарелке.
– У кого-то блевать – это вообще состояние нормальное, так что не ты первый, не ты последний. Допей чай, прочти, что написано на наклейках на стекле, и иди. У нас еще куча необговоренных вопросов, например, по музыке, по жизни…
– Музыку оставь, иначе точно с какой-нибудь скалы свалишься. А наклейки, ты посмотри – это же шпроты!

7.

Уходим из деревни, проходим чуть вперед и оборачиваемся. Все, до верха больше никаких деревень. Солнце поднимается выше, и становится виден космос: вдоль линии горизонта небо светлое, а к зениту переходит в черноту.

8.

– Вот и снег начался. Скользко. Не уехать бы в ущелье. Интересно, если все-таки уеду, далеко?
– Ногу ставь левее, дальше от края.
– Черт, мокро. Здесь снега больше чем по щиколотку.
– Трекинговые ботинки невысокие, так что ими тоже черпал бы. Не обращай внимания.
– Да, но сандалии-то скользят!
– Майла идет в китайских кроссовках, которым лет десять. Посмотри, как он скользит, и ничего.

Отблеск от снега чудовищный! А про очки я забыл – они в рюкзаке, который несет Майла. Тропа выбита в снегу в склоне. Он довольно крутой, ноги расползаются как у цыпленка. Максимально сощуриваю глаза, иду вперед. Стараюсь брать левее – дальше от обрыва – и погружаюсь в снег больше чем по щиколотку.

9. Взгляд на пройденный путь

Поднимаемся выше по склону. Здесь бесснежно. Идем очень медленно, я дышу, будто паровоз, в ушах только свист выдыхаемого воздуха. Сзади слышен звон колокольчиков. Звуки очень странно расходятся здесь… Это погонщики с яками. Им надо как-то уступить тропу, но уйти некуда – с одной стороны обрыв, с другой практически уходящая отвесно вверх сыпуха. Настя с Майлой чуть сзади, и у них есть пространство для маневра – вижу, как Майла помогает Насте сойти с тропы. Вжимаюсь в стену, яки проходят мимо впритирку. Дотрагиваюсь до крупов – шерсть теплая и очень густая.

Во рту пересыхает – легкие работают, как кузнечные мехи, а за водой лезть все время лень. Вспоминаю про китайскую жвачку. Как раз будет.

10. Вид сверху на тропу

– Почему жвачка стала соленой? Что это? Ну-ка пожуй ее посильней. Надо выяснить, где эта grano salis китайская спрятана.
– Да нет же, вот я чувствую жвачью сладость.
– Ветер дует, а губа мокрая, вытри… Красное! Лопнула твоя губа, вурдалаша.
– Как будто только что вылез из моря и ешь мороженое. Как тогда – мороженое сладкое и соленое одновременно, и смех…

Глаза не выдерживают уже. Чувствую, что еще немного, и начну слепнуть. Мы по-прежнему идем крайне медленно. Как странно: стоит остановиться на секунд десять, как дыхание нормализуется полностью. Но делаешь шаг, и будто пробежал стометровку.
Во время очередной остановки достаю очки. Специально выбирал широкую горнолыжную маску, чтобы можно было поверх обычных очков надеть. В противном случае пришлось бы вести меня за руку.

– Черт, что ж очки так на переносицу-то давят? Нос провалится, как у сифилитика.
– Оттяни маску от лица, дай переносице отдохнуть… Ох, по глазам солнце! Почти как сварка. А Майла ничего, шапку на глаза надвинул и идет себе.

11.

– Воздуха все меньше. Я так скоро Ихтиандром стану.
– Помнишь:
– Марьиванна, я принес кислородную подушку.
– Вовочка, это очень ценная вещь, у кого ты ее взял?
– У дедушки.
– А что сказал дедушка?
– Оупть, оупть, оупть… и руки потянул…

После приезда домой я нашел сводную таблицу количества кислорода в атмосфере в зависимости от высоты. Оказалось, что если на уровне моря кислорода в воздухе 100%, то на высоте 5500 – всего лишь 50%. Так что, можно считать, у нас просто по одному легкому.

12. Идет Настя

Насте было действительно тяжело. Глаз за очками разглядеть не удавалось, но теперь она уже не садилась отдыхать, а либо просто внезапно оседала, как подстреленная, либо падала навзничь. Но, полежав, все равно поднималась и шла дальше. Пару раз мы с Майлой помогали ей встать, да я еще подбадривал ее то анекдотом про бирюльки (приводить его здесь не буду – жутко пошлый), то еще чем-то не менее забористым :)

13. Аут

Выбрались на пологий участок. Здесь паслись яки. Что они ели, непонятно – под снегом только камни.

14. Яки. Две фигурки справа – каменные туры

– Кто это? Какая сука бежит по склону? Я едва иду, а он с перевала навстречу бегом. Еще и поздоровался!
– Их здесь целый табун. Сходка безумных альпинистов. Может, по хребтине кого палкой огреть и в ущелье спихнуть?

Сверху один за другим появляются какие-то спортсмены. Они пробегают мимо и исчезают за ближайшим изгибом горы. Позже выяснилось, что вниз действительно можно бежать, но вверх…

– Вот интересно, если сюда подняться с любимым человеком…
– Чего? Какой у нас там штамп есть? Вторая половина? Боже, какое пошлое словосочетание! «Дайте мне полуторную кровать для меня и моей половины». «Трехспальная кровать Ленин с нами»…
– Хватит ржать, я серьезно! Если подняться вдвоем, одиночество все равно будет абсолютным?
– Не знаю…

15. Автосъемка. У меня на зубах видна кровь от лопнувшей губы

– Пять тыщ с копейками уже точно есть. Ну как, будем подводить жизненные итоги, так сказать, на пике?
– Есть желание выплюнуть жвачку – во рту ветер гуляет и сухо, а я жую какой-то омерзительный комок.
– Глотни воды и жуй дальше. И оближи губу опять, кровит все время! Долго будет во рту этот привкус моря?
– В тебе 5 литров, до низу хватит.
– Но зато там будет баночный сок…

Белизну снега не выдерживает даже объектив. Ставлю время срабатывания затвора очень маленькое, снимок все равно получается почти пересвеченным. Небо в зените чернеет и чернеет.

16.

– Кто в Мананге говорил о безумном сексе на такой высоте? Те два идиота американца?
– Какой на хрен секс! С присвистом и хрипом удавленника? Пока штаны расстегнешь, одышка замучает. Представляю диагноз – «дышал часто и застудил придатки».
– Но вот эти спортсмены бегают здесь, и ничего – есть шары в шароварах. Смотри, вон явно испанский мачо навстречу чешет и улыбается. Наверняка сейчас поздоровается, сволочь.
– Если поздоровается, в ответ hijo de puta скажу. Задолбали!

17. Мы с Майлой

– Помнишь картины Рериха? Ведь вроде нарисовано просто, а чем-то захватывает. Теперь понятно.
– Я ему и сейчас завидую. Кстати, кто-то прошел или собирался пройти целиком его маршрут…
– Присоединиться надо… Сколько такой поход займет?
– Не меньше полугода точно. И денег куча.
– Какие полгода! Рерих пять лет шел!
– Все равно, сейчас быстрее будет. Ну а деньги… Если идет толпа, найдутся и спонсоры.

***

– Почему мне все мало? Я ведь сейчас башкой в космос упираюсь, в небо черное, а думаю уже, как бы рериховскую экспедицию повторить.
– Бегай, пока ноги носят. А то потом жена, дети, склероз, раннее мочеиспускание… Даже тапочки под конец жизни тоже седеют и становятся белыми…
– И жены, и дети тоже могут бегать.
– Хрена!
– Да? Про Нагорный Карабах напомнить? Про моторную лодку в Сухуми? Про урочище на мысе Айя? Или шрамы на ладонях уже не болят? Кстати, моя мама была женой моего папы. Намек ясен?
– Нет.
– Мозг наморщи! И жена, и дитё, и оба бегают до сих пор.
– А!
– Катманда! Жуй жвачку.

Перевал Торонг Ла коварен. Перелезаешь через один гребень, за ним следующий – еще более высокий. Перебираешься, думаешь, выше некуда, так нет, впереди маячит новый гребень. И так длится долго… Свистящее дыхание дает определенный ритм, под который здорово читать стихи, кстати. Идешь в своем собственном внутреннем мире. Есть только три вещи: дыхание, голоса в голове и зрение. Все остальное – контролируется мозгом, даже жевание жвачки происходит не механически.

Вспоминаю про мыльницу – надо записать видео. Надо рассказать про небо. Темно-синий – мой самый любимый цвет. Но фотоаппарат не выдерживает яркого солнца – оно здесь поистине безумно светит. Когда объектив направляется против лучей, изображение становится розовым. Бедная Настя! У нее нет сил даже лечь навзничь.



– Что значит быть взрослым?
– Это значит уметь обосновать свои желания. То есть не «я хочу», а «мне нужно то-то и то-то потому-то». А так – один хрен. Нет взрослых людей.
– Верно. Я с детства мечтал попасть в Гималаи. И до сих пор себя взрослым не ощущаю.

18. Перед выходом к перевалу. Небо чудовищно черное

19. Перевал. 5416 метров

– Снежинка! Еще одна!
– Откуда они? Небо чистое совершенно!..
– Слушай, помнишь, было стихотворение про снег?
– «Зима, крестьянин, торжествуя» Некрасова?
– Во-первых, не то, во-вторых, сам ты Некрасов! Это кудрявый с бакенбардами написал!.. Кстати, а почему крестьянин торжествует? Ведь зима, холодно, надо с осени корму скотине да и себе заготовить, дров нарубить, избу залатать. С какого торжествовать-то? В пору коньки клеить. Или он бабу с возу скинул? Или не скинул, а… Как там говорили? «Он просеменил, и у него появился отпрыск».
– Какая пошлость последнее! У товарища Пушкина вообще проблема была с описанием деревенского быта. Наша энциклопедия русской жизни гонялась за юбками и много писала, вот и все. У него и лошадка рысью плетется. Ты представь, как можно плестись рысью? Лучше бы написал «ползет галопом».
– Оставь его, и так бедняга в гробу как пропеллер… А что Некрасов, что у него про зиму?
– Некрасов хорош! У него про женщину. Пройдет, словно солнцем посветит, посмотрит, рублем подарит. Гениально!
– И дорого. Ха! В его времена корова, кажется, пять рублей серебром стоила. Так что пять раз посмотрит и… Он абсолютно прав. Помнишь? Было несколько таких взглядов – смотришь в глаза и понимаешь, что можно ехать в деревню и покупать корову… даже двух… Один взгляд рублей на десять…
– Ну-ка, поподробней…

<…>

– Что ж тогда – белая береза под моим окном?
– «На фиг, на фиг, кричали бояре! Всех хулиганов в Англетер. Вместе с Шаганэ. «В Житомире только негры живут, раз в год им привозят полотенца, и они на них вешаются».
…………..
– Осторожно, тут скользко!!!
…………..
– Да, так что со стихотворением про снег? Оно?

… дымят
ихтиозавры грязные на рейде,
и прелых лавров слышен аромат,
«Налить вам этой мерзости? – Налейте».

– Нет, это «Январь в Крыму, на черноморский брег»… Не то.
– Это?

Одиночество пьяного сна
Лишь ладонь согревает калике,
И почудится ранней весна
В ледяном до забвения клике.

– Не-а, ранняя весна.
– Это?

Мне не спится, мне невмочь,
Я шаги слепого слышу,
Надо мною он всю ночь
Оступается о крышу…

– Нет, это же про дождь!
– Черт, это?

Последний раз я в этот лес пришел,
Не ври, сюда я больше не приеду
Химическим чертить карандашом
На снежных листьях тень чужой победы…

– Нет, это поздняя осень, пусть даже с проседью снега на блеклых листьях. Еще!
– Хм… Это?

Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин…

– Нет, это вне времени. Дальше.
– Такое?

Умолкло все. Она сама
холодных губ не разжимает.
Она молчит. Внезапно, вдруг
упорства ты ее не сломишь.
Вот оттого-то каждый звук
зимою ты так жадно ловишь.

– Уже ближе, но нет.
– Это? «Черный сахар снега»…
– Нет, это вообще проза.
– Может, такое?

…и жар соблазна
вздымал, как ангел два крыла, крестообразно,
на освещенный потолок ложились тени,
скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья.

– Уже лучше, это зима, но нет. А еще здесь Пастернак намудрил что-то. Почему скрещенья ног? Свеча стоит на столе, руки протянуты над ней, и тени скрещенных рук видны на потолке. А ноги тут откуда? Давай дальше.
– Это?

Плывет в глазах холодный вечер,
Дрожат снежинки на вагоне,
Морозный ветер, бледный ветер
Обтянет красные ладони.

– Да, это очень хорошее, но не то. Вспомни, там что-то про глаза было…
– Зима и глаза? Хм. Нет, вот что помню:

Как нож, осколок льда в убитой луже
До розовых, согретых кровью пяток
Он рвется, к острию сходясь все уже,
И уже некуда бежать…

– Да нет же, там должны быть глаза, взгляд, небо, слезы…
– Тогда точно это:

Мы вспоминаем тихий снег,
Когда из блеска летней ночи
Нам улыбнутся старческие очи
Под тяжестью усталых век.

И дальше:

Под тихим пологом зимы
Они не плачут об апреле,
Чтобы без слез отчаянья смотрели
В лицо минувшему и мы.

– Нет, но спасибо, наконец-то натолкнул. Вот оно:

…и только звонкий хрусталик льда
Сверкнет на память с припухших век.
Счастливо, я ухожу туда,
Откуда приходит снег.

К перевалу вышли неожиданно. Просто перевалили через очередной гребень, увидели впереди линию натянутых флажков и несколько человек. Побросали на фиг рюкзаки и кинулись фотографироваться.

20. Перевал

21. Настя

22. А это, похоже, я :) Все, кто говорил о необходимости идти в трекинговых ботинках, могут завязать их бантиком у себя на шее

Забежали в маленький домик, стоящий на перевале, и съели с горячим чаем ячий сыр, французскую булку, хлеб, чипсы Pringles (да-да, решили почувствовать себя буржуями и купили их в Мананге!), и никакой тошноты и вообще горной болезни!

Горячий чай сюда хозяин домика приносит снизу в термосах. Спит, видимо, иногда здесь – в углу стоял деревянный топчан, и я не совру, если скажу, что на нем спальников пять пуховых лежало и еще несколько шерстяных одеял. Потому что никакой печкой эту хибару не протопишь – щелей много, а что за погода тут ночью, страшно подумать.

Вот еще одно видео. Я называю в нем нас так, как были записаны в пермитах. Стоит, кстати, обратить внимание на одну настину фразу – она подтверждение того, что про Непал забыть не удастся даже при самом сильном склерозе :)



И мы пошли вниз…

– Я когда-нибудь бываю настоящим?

– Не знаю. Слишком много масок. Даже сейчас ты разговариваешь сам с собой, значит, есть некая двуличность в хорошем смысле этого слова, то есть не одно лицо, а два как минимум.

– Помнишь исследование – специально сидели и пытались просчитать, сколько одновременно голосов можно внутри себя слышать и держать под контролем их болтовню? Даже под ЛСД, кажется, Гроф опыты такие ставил. Оказалось, что семь голосов максимум. А я только четыре могу отслеживать.

– Интересно, опять семерка. Что с ней связано?

– Много всего. И в христианстве, и в иудаизме. Да и самое по себе – семь голосов внутри себя; авиадиспетчер может одновременно удерживать в поле внимания семь самолетов и т.д.

– Да, точно, если больше семи, то будет катастрофа. Но ты не увиливай. Что с маской? Какое настоящее лицо, а какое нет? Или уже надо говорить так: какая из масок является подлинной?

– Не знаю. Нужна некая критическая ситуация, чтобы шелуха эта послетала, и то не факт, что появится что-то истинное. Ведь я никогда не чувствую полной уверенности в себе. Это касается всего. А приходится делать вид, что все в порядке. Помнишь, у Чехова, кажется, про деревенского врача, который, обучая стажера, ведет с ним прием вдвоем, принимает какого-то крестьянина и не может поставить диагноз. Тем не менее, говорит парню, попринимай, мол, такое-то лекарство и приходи через неделю. По уходе пациента стажер спрашивает, как можно было назначать лечение, если не определился с диагнозом. И врач отвечает, что он должен для пациента выглядеть врачом, выглядеть так, будто знает, что делает, тогда пациент тоже поверит, а иначе о лечении не может быть и речи.

– Да, а я не могу гарантировать даже себе, что завтра мои взгляды на жизнь, например, не изменятся. Но снова – нужно делать вид, что гарантии есть, и если вдруг они меняются, то стараться объяснить это с точки зрения рациональной – чтобы поняли другие. Хотя самому себе нужды объяснять нет ничего. Я для себя всегда прав. Но маскировка необходима, потому что другие тоже для себя всегда правы. Их приходится уважать. Вот тебе один источник появления маски. А ведь еще много всего. Ранимость, нежелание, чтобы кто-то ковырялся в тебе грязными руками, и пр.

– Есть люди, от которых все отскакивает, как от стенки.

– «Хорошо, если человек может сказать о себе – я зеркало, я отполирован, смотришь в меня и видишь то, что хочешь». Но это тоже может быть маской, разве нет? Просто зеркальная, усовершенствованная. Самое грустное, маски, видимо, есть у всех, и когда начинается общение – не просто «привет-пока», а тесное общение, дружеское, либо то, что называют любовью, то, получается, что люди со своими масками, которые они постоянно снимают и одевают, оказываются в общей примерочной. Отсюда розовые очки поначалу, обман ожиданий потом и крушение надежд в конце – гримас слишком много. Потому что мечеть еще не построили, а нищие уже стоят, да? Поэтому какие на хрен планы и задумки хотя бы на год вперед, какие гарантии? Нищие при недостроенной мечети галдят каждый на свой лад, и все ждут подаяния.

23. Идем вниз. Солнце и снег по-прежнему безумствуют

– Поэтому ты, когда нищих становится слишком много, начинаешь предаваться пофигизму?

– Ну да, ну да, просто отхожу в сторону и умываю руки. Пусть ситуация развивается дальше без моего участия.

– Это страусиная политика! Голова в песке, а зад кверху.

– Может быть, но с другой стороны это сохранение собственной целостности. Можно корректировать ситуацию, вмешиваться, можно стараться, можно казаться, но ведь это просто очередная маска, правильно ведь? Причем чаще трагикомическая – все всё понимают, но делают вид, что не понимают. Маска получается клоунская. Ты даже можешь держать на лице эту улыбку, но из глаз-то уже что-то горько-соленое сочится, и грим смывает. И чем дольше маску удерживаешь, тем сильнее те самые нищие потом ее сорвут. Так что отходи в сторону, невзирая на дружбу, любовь и другие абстрактные понятия. Иначе всем будет хуже.

– Ты умрешь желчным одиноким стариком. А до этого придется сильно от себя побегать.

– Ага, был Ленин маленький, с кудрявой головой… Я и бегаю. Видишь, куда залез? Ах, матерь вашу!..

Поскальзываюсь на снегу, подлетаю, со всего маху падаю задницей на снег, под которым ощущаются булыжники, и начинаю ехать вниз. Хватаюсь руками за снег, он шершавый, ладоням больно, они тут же краснеют. Проехав метра три, останавливаюсь, встаю. Вижу, что Майла впереди точно также взлетает, падает и катится вниз. Но ему тоже удается быстро остановиться.
В дальнейшем каждый шаг отдавался тупой болью в правом полужопии правой ягодице. Исследование впоследствии показало, что она обзавелась синяком величиною с кулак и всех цветов радуги.

24. Вот на этом снежном поле я поскользнулся и уехал

– Ты уверен в том, что говоришь? Получается, ты ставишь свою целостность превыше всего? И всех?
– Иначе я перестану быть собой, меня просто не будет.
– Это твое последнее слово?
– Сейчас – да. Что будет завра, – не знаю.
– Какой ты скользкий. Может, тебе в отшельники податься, чтобы устаканилось все?
– Ха! Отшельники – такие же слабые люди, как и те, кто хлещет водку, выйдя из магазина!
– Почему?
– Потому что! Наркотик дает забвение, а отшельник сваливает в уединенное место, чтобы ему никто не мешал совершенствоваться, размышлять и т.д. Убирает все помехи. Это же легко! А вот попробуй совершенствоваться, живя в социуме… Подумай о возвышенном, когда тебе надо взятку дать… когда в очереди в магазин стоишь… когда тебе в метро какая-нибудь сволочь на ботинки высморкается. Вариантов много… Ясно, почему любовные и прочие лодки разбиваются о быт? Быт или не быт – на сегодня вопрос не стоит, потому что если быт, то в датском королевстве гнилью запахнет моментально, потому что нищие будут стоять вечно, ибо не мечеть строится, но всегда вавилонская башня. Что, хорош пророк?
– Ты не в своем отечестве сейчас.
– Значит, я точно прав.
– Я почему-то устал. Согласно общепринятому мнению, надо задумываться о будущем, а у меня получается жить только сегодняшним днем. Ничего не хочу никому доказывать. Получается чудовищная нестыковка все время. В итоге маска надевается уже не на лицо, а на другую маску… А ты знаешь, какие мои любимые животное и насекомое?
– Хомяк. Он что набрал за щеку, то и съест, тем и с рядом стоящим поделится. А завтра уже по новой искать еду надо и снова щеки набивать. А кто-то может сказать, мол, щеки маленькие у тебя, запасы надо делать…
– А насекомые?
– Поденки.
– Ты помнишь ту историю…
<…>

25. Веха. Большая жизненная веха

– Слушай, может все-таки надо проще быть, а?
– И так одним днем… Куда уж.
– Да нет, я про маски, системы ценностей, умывание рук. Может, стоит попроще ко всему относиться?
– Да, тогда все желания сведутся к пожрать и потрахаться, а самая возвышенная мысль будет что-то типа:

Загляну-ка в церковь я,
Помолюся богу.
Не пошлет ли мне Господь
Х*й с телячью ногу?

– Да, но иначе есть другая крайность, говоря фигурально, «вот так и получается – х*й стоит, а голова качается».
– :)))))))))))) Гениально! Откуда это? А, точно – водитель в троллейбусе тогда… Как же я ржал.
– Не все так весело. В старости вообще будет – ни говна, ни ложки.
– Все, фаллософ, хватит, под ноги смотри, а то еще раз грохнешься и оставшиеся километры на заднице вниз проедешь.

В один момент мы сели, не сговариваясь, и стали смотреть. Уходить не хотелось.



Диалоги – бог с ними – глаза, вне зависимости от состояния головы, все видят. И увиденное потом становится пищей для других диалогов.

***

Мы все шли и шли. Спускаться, на мой взгляд, значительно труднее, чем подниматься, – включаются в работу редко задействуемые группы мышц, и им приходится долго работать.

Вскоре зона снега кончилась, стало жарко, и мы принялись раздеваться. Вниз идти очень здорово – я теперь понимал этих безумных бегунов на перевале. Не будь рюкзака и не боли так задница, я бы тоже пробежался.

26. Взгляд назад. Настя снимает куртку и теплые штаны

– В сандалиях можно ходить только босиком. Стоило надеть носки, как ногу стало натирать.
– Ничего, сейчас дойдешь до ближайшей деревни и снимешь.
– Скажи, почему ты весел и бесшабашен?
– От отчаяния. Все равно все когда-то кончится.
– Это маска?
– Не знаю.
– Хм. А можно что-то сделать, что-то изменить?
– Помнишь про барина? Жил-был барин, который очень редко приезжал в свои владения – все больше по кабакам деньги проигрывал. Крестьяне не любили его редкие посещения. Когда он объезжал свои угодья, то приказывал кучеру хлестать кнутом всех встречных – без разбора, вне зависимости от того, снял крестьянин шапку или нет. Он считал и то и то равновеликой дерзостью. Это можно считать ответом на твой вопрос?
– Пожалуй.

27. Камень, прикатившийся откуда-то сверху

28. Указатель на Муктинатх и Чйонкхар. Нам налево

– Ну, а все же… Пусть все для всех одинаково кончается, но – два глаза одного человека и те бывают неодинаковы.
– Сейчас это даже немного смешно. Старик был более чем прав. Здесь смысла больше, чем он вложил тогда. Но вот другое – куда глухарь не полети, везде хвоя на обед.
– Слушай, но ведь с пессимизмом нужно бороться. Равно как с одиночеством и прочими упадническими вещами.
– Я это слышал много раз, но, знаешь ли, – когда дождь перестает, гость уходит.
– Снова поговорки? Ну, эту-то ты не оспоришь – у дороги есть край, а конца нет.
– Вот я и иду вперед…

29. Взгляд назад, на перевал. Он в седловине между двумя шеститысячниками

30. Деревня неподалеку от Муктинатха. Зад лошади и полный дзен :)

Внизу в это время года почти всегда дымка. Наверное, стопроцентная видимость бывает только после дождя. А так те самые пятитысячники, на которые мы смотрели сверху, теперь парят в недосягаемости, а их оснований не видно. Небесные горы!

31. Муктинатх. Сзади гряда 5- и 6-тысячников. Самая высокая гора слева – восьмитысячник Дхаулагири

2 комментария

Оставьте комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *