Поезд – особое состояние. Ни самолет, ни автомобиль не дают почувствовать себя настолько оторванным от мира. И нигде больше столько не продумаешь и столько не увидишь, сидя на одном месте.

В каждом человеке есть «я», которое о себе заявляет каждую секунду. Это «я» подчеркивает свою свободу и часто поэтому глухо и слепо к окружающему.

Но в поезде «я» откладывается в сторону – рамки вагона уравнивают (чем ты лучше соседа?). Здесь почти совсем нет прав и полностью отсутствуют обязанности. «Я» есть только у проводника, а пассажиры до прибытия в пункт назначения – просто как товар на полках.

Поезд означает ожидание. Изнутри и снаружи. Состав его почти однороден. Только у первого есть корона и голос. Все остальные – набор глухих согласных. Поначалу поезд прозрачен и пуст, легко изгибается на стрелках. Но приходит время, и тара принимает безответственных квартиросъемщиков.

Вагоны насыщаются плотью, раскатываются рулеты матрасов, становится душно и жарко. Лишь туалет – бельмо на лице вагона. Увидеть из кабинки землю можно, посмотрев вниз, – где-то должна быть педаль. Вода добывается только с усилием.

В купе уют и тихое счастье. Кровать убаюкивает, колеса стучат колыбельную. А за дверью устремленный вперед многовагонный коридор с рядом недоступных комнат и всегда живыми занавесками на окнах.

Тишина коридора изгибается возле купе проводника, полумрак внезапно заканчивается ярким тамбуром. Здесь неуютно, проступают черты электрички: накурено и бывают люди. Выходить в межвагонный цех и громко и страшно, но преодолев шаткий мостик, снова вступаешь в тишину коридора.

Проводники вписываются в действительность с трудом. Если они молоды и веселы, их всегда много. В иных случаях проводник один и обязательно толстый. Они живут в стесненных обстоятельствах.

Чай в купе появляется в граненых стаканах и кованых подстаканниках, похожих на корону правителя. Все вместе – царская водка. Выпив, следует медным гривенником потереть усы.

В вагоне-ресторане – все дорого и очень вкусно, даже если прошло много времени. Здесь продукты старятся быстрее из-за суммы впечатлений, курица худая и загорелая, а цветы в стаканах на столах устало кивают.

Чувство голода прямо пропорционально скорости.

На станциях голод тоже можно утолить – но покупать приходится быстро, хватает ненадолго. Глаза у торговок наглые и обреченные, вышедшие из вагонов пассажиры всегда отделены от них хорошо видимой стеной – свободой в движениях, помятыми лицами и одеждой.

За окном жизнь стоит на месте и проносится мимо. Можно что-то увидеть и почти всегда приходится додумывать. Земля горбится, проваливается, выдает то щетку леса, то блюдо озера. Вехи столбов каждый раз пытаются удержать провисающий провод. Перед большими станциями рельсы беспорядочно размножаются, делятся, сопровождая это громким стуком и стыком, но потом порожденные пути вливаются назад в колею, а то упираются в обширное надгробие с двойным крестом либо в могильный холм.

***

Второй день в поезде. Это когда запах угля и вагона въедается в одежду и волосы. Это когда качка незаметно начинает входить в походку. Это когда мужчины колышут бедрами, как женщины, а женщины при резком торможении бросаются в объятья первого встречного с возгласом «Простите!». Это когда идешь в туалет и думаешь – донести и не расплескать бы (неважно что: опивки чая в стакане, детскую неожиданность в горшке или жидкость в собственном теле). Это когда не видно лиц и отовсюду торчат ноги, хотя никто вроде не спит. Это когда хочется есть, едва услышишь печальную разноголосицу за окном: «пирожки домашние-котлеты-картошка-мороженое-пиво-водичка-сигареты». Это когда все время смотришь через окно в Европу… или в Азию…

Если опереться руками на раму и высунуть голову в открытое окно, то стоит постоять так некоторое время, и кожа на лице становится нежная, а голове потом горячо. Что побуждает вновь и вновь после короткой передышки идти к окну. Возле него можно стоять часами напролет и смотреть картинки – как в калейдоскопе. Взгляд чаще выхватывает кусочки жизни извне. Но иногда проходит целая жизнь.

***

Жарко. Поля уходят за горизонт. Поезд идет медленно, будто обессилел, а быть может, машинист тоже смотрит в окно, уперев подбородок в руки. Ветер носит по земле золотистое сено. Столбы… столбы… То скромно поглядывают вверх бутончики маков на насыпи, то поодаль напряженным хором всматриваются в солнце тупые лица подсолнухов. Занавеска на окне не может успокоиться.

Поле отступает дальше к горизонту и сменяется деревней. Она тянется вдоль железной дороги – пыльная улица тоже идет с севера на юг, выстреливая к полям длинными пустыми переулками. Тощая корова принюхивается к белью на веревке. Собака жадно лакает с земли увеличивающееся темное пятно из шланга. Туда-сюда бродят куры.
Старые выбеленные домики идут один за другим. Все калитки открыты настежь, людей нет. Ветер гонит пыль и шевелит лежащие
повсюду на дороге свежесрезанные раздавленные цветы.

Поезд идет еще медленнее и нагоняет процессию. Слышатся шутки, смех. Окруженные толпой, взявшись за руки, идут посреди дороги молодожены. Их наряды, вероятно, не первый раз замужем: платье невесты чуть желтовато, а темный пиджак жениха старомоден. Юноше жарко, но он идет с высоко поднятой головой и улыбается. Он красив. Девушка смотрит вниз, и на ее лице немного растерянная улыбка: высокие каблуки – не шутка, жизнь замужней женщины – загадка.
Чуть сзади парами идут родители. Они плачут и то смотрят в спину своим детям, то исподтишка по-новому поглядывают друг на друга.
В голове процессии тихо едет старый-старый грузовик, борта откинуты, по краям сидят девушки и старухи, а в центре кузова гора цветов. Женщины напевают, берут по два-три цветка и бросают под ноги жениху с невестой. Поезд дает гудок.

Вот так они медленно идут вперед к своему счастью. Поезд проезжает деревню, и дорога упирается в кладбище…

…проплывают взводы подсолнухов. Снова горизонт за пустыми полями. Трактор, поднимая пыль до неба, силится вспахать межу, но лишь переваливается сбоку на бок по целине. Вокруг жадно летают вороны.
По разбитому проселку едет женщина на велосипеде. Платье и волосы развеваются на ветру, платок сбился на затылок. На руле корзина. Она мешает, но женщина борется с рулем и смотрит прямо перед собой на бегущие под колесо ухабы и рытвины. Будто старается обогнать поезд.
Поле… Лес… Речка. Снова поле…

Поле отступает дальше к горизонту и сменяется деревней. Она тянется вдоль железной дороги – пыльная улица тоже идет с севера на юг, выстреливая к полям длинными пустыми переулками. Тощая корова неподвижно стоит и смотрит на поезд, лишь хвост, полный репейников, бьет по бокам. Собака спит у обочины, туда-сюда бродят куры.
Старые выбеленные домики идут один за другим. Все калитки открыты настежь, людей нет. Ветер гонит пыль и шевелит лежащие
кое-где на дороге свежесрезанные раздавленные цветы.

Поезд идет еще медленнее и нагоняет процессию. Люди молчат. Окруженные толпой, взявшись за руки, идут посреди дороги старик и старуха. Оба одеты в черное. Старику жарко, но он идет с высоко поднятой головой, губы неслышно шепчут что-то. Он смотрит вперед. Старуха опустила трясущуюся голову вниз и прижимает рукой платок к лицу.
В голове процессии тихо едет старый-старый грузовик, борта откинуты, по краям лежат цветы, а в центре кузова стоит закрытый гроб. Порывы ветра сбрасывают цветы на землю. Поезд молчит.

Вот так они медленно идут вперед. Поезд проезжает деревню, и дорога упирается в кладбище…

Метки

4 комментария

Оставьте комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *